Конут был до крайности удивлен этой метаморфозой. Он не мог оторвать глаз от женщины. Они говорили о нем? Чем он их заинтересовал?

– Мы знали, что ты придешь сюда, парень, – сказал убийца-Джилсон доброжелательно. – Ведь ты думаешь, что мы убили этого ребенка.

– Ребенка?

– Мастера Карла, – пояснил Джилсон.

«У них была причина», – проговорил внутренний голос: Конута. Странно, но он сказал это в запинающейся манере Джилсона.

– Но са-ди-тесь, Mac-тер Ко-нут, – жестом Эст Кир показал ему место.

Женщина любезно взбила на диване подушки цвета бирюзы и морской волны на диване.

– Я не хочу сидеть!

– И все же, пожалуйста, сядьте, – отливающее голубизной лицо Эста Кира выражало лишь любезность.

Толстяк засопел.

– Очень плохо, юнец. Мы не хотели больше его дурачить! Я имею в виду, зачем нам лишнее беспокойство? С ним были одни проблемы. Каждый год, – радостно пояснил он, – мы получаем около полудюжины людей, которые сами осложняют себе жизнь. Большинство – как ты, некоторые – как он. Он поднял шум, обнаружив засекреченные материалы. Однако, – сурово сказал толстяк, покачивая жирным пальцем, – имелась причина, чтобы их засекретить.

Конут в конце концов сел, потому что все равно ничего не мог сделать. Все шло совсем не так, как он ожидал: они ничего не отрицали. Но поверить, что они убили Карла, чтобы сохранить в тайне какие-то незначительные показатели переписи населения? Это бессмыслица!

Старая шлюха пронзительно засмеялась.

– Не обращай внимания на мисс Кербс, – сказал толстяк, – ей показалось смешным, что ты собираешься судить, являются наши поступки осмысленными или нет. Поверьте, молодой человек, мы знаем, что делаем.

Конут почувствовал, что скрежещет зубами от бессилия. Эти односторонние беседы, эти ответы на еще не заданные вопросы, эти туманные намеки…

Как будто они читают его мысли.

Как будто им известно все, о чем бы он ни подумал.

Но это невозможно! Ведь Карл доказал!

Проклятый старый дурак.

Конут подскочил. Эта мысль была произнесена в мозгу голосом толстяка, и он вспомнил, где раньше видел эти слова.

Толстяк кивнул, его подбородок колыхался, как медуза.

– Мы проявили ему пленку, – с довольным видом рассмеялся он. – Да. Это была всего лишь шутка, мы знали, что он уже не увидит ее и не поднимет шума. Раз уж он взялся за анализ Вольграна, мы могли ему помочь.

– Очень плохо, – жизнерадостно продолжил он, – потому что мы хотели, чтобы он опубликовал свое доказательство невозможности существования телепатии. Ведь это совершенно ясно. Для него. Но не для нас. И, к несчастью, мой дорогой друг, не для вас.

Лусилла проснулась и вздрогнула, не обнаружив рядом Конута. Она включила свет и посмотрела на часы – час ночи.

Она встала, выглянула в окно, прислушалась у двери, включила внутреннюю связь, тряхнула переговорное устройство, чтобы убедиться, что оно работает, проверила, не отключен ли телефон, потом села на край кровати и стала тихонько плакать. Ей было страшно.

Какая бы сила не заставляла Конута убить себя, она никогда не проявлялась во время бодрствования, когда он полностью владеет своими мыслями. Или это уже не так? А если так, то почему он ушел тайком, ничего не сказав ей?

Радио убедительным шепотом извергало поток новостей: забастовки в Гейри, штат Индиана; крушение грузовой ракеты; три сотни случаев заболевания гамма-вирусом в течение последних двенадцати часов; снова катастрофа – столкновение траулера с платформой поселения (Лусилла сначала слушала, потом отвлеклась) у берегов Гаити. Все, что не касалось Конута, Лусиллу сейчас не интересовало. Где же он может быть?

Зазвонил телефон, она тут же схватила трубку.

Но это был не Конут. Грубый, торопливый голос какого-то очень занятого человека прокричал:

– Поручила мне позвонить. Она с вашим братом. Вы можете приехать?

– Мама поручила позвонить?

В трубке нетерпеливо ответили:

– Ну я же вам говорю. Брат серьезно болен, – и, не дрогнув, голос равнодушно закончил: – Похоже, умрет в ближайшие несколько часов. Всего хорошего.

Любовь к Конуту говорила ей: останься и жди, но ведь ее звала мать. Лусилла быстро оделась. Она оставила ночному дежурному необходимые распоряжения – что он должен делать, когда (не если, а когда) Конут вернется. Проверить, как он заснет, оставить дверь открытой, заходить через каждые полчаса и быть рядом в момент пробуждения.

– Хорошо, мадам, – ответил студент и мягко добавил: – С ним будет все в порядке.

Но где он? Лусилла поспешила во двор, выкинув этот вопрос из головы. Для рейсового перевозчика было слишком поздно. Нужно дойти до Моста, ехать в город и ждать там вертолет на поселения. По дороге Лусилла заметила, что многие окна Медцентра освещены. «Странно», – подумала она и заспешила прочь. Аборигены за своей проволочной загородкой не спали и шептались. Тоже странно.

А если дежурный забудет?

Лусилла стала убеждать себя, что этого не случится, ведь он студент Конута. В любом случае придется пойти на риск. Она была почти рада, что обстоятельства заставили ее выйти из дому, избавив от невыносимого ожидания.

Не глядя, она прошла мимо резиденции Эста Кира. Окна здесь тоже были освещены, но ей и в голову не пришло, что это может иметь отношение к ее собственным проблемам.

До тех пор, пока Лусилла не села на медленно ползущий монокар, она не сознавала, куда едет и зачем. Здесь страшная новость дошла до ее сознания. Роджер! Он умирает.

Она заплакала, оплакивая брата, пропавшего Конута и себя; в машине было пусто, и никто не видел ее слез.

В этот самый момент Конут, ощущая нестерпимую боль, пытался подняться с пола. Над ним стоял спокойный, жизнерадостный Джилсон, держа дубинку, обернутую влажной тканью. Конут не представлял, что ему может быть так больно. Он пробормотал:

– Вы не посмеете больше бить меня.

– Воз-можно, мы это сде-лаем, – прокаркал Эст Кир со своего сине-зеленого трона. – Ты знаешь, мы не любители подобных развлечений, но, что поделаешь, приходится.

– Говори за себя, – бодро промолвил Джилсон, а древняя блондинка зашлась хохотом.

Конут понял, что они беседуют между собой; он мог слышать только то, что произносилось вслух, а они шутили, обменивались замечаниями… Они хорошо повеселились, пока этот методичный маньяк раскрашивал его дубинкой в черный и синий цвета.

Толстый сенатор засопел.

– Поймите нашу позицию, Конут. Мы не жестоки. Мы не убиваем просто так. Но мы не люди и нас нельзя судить по законам людей… Давай, Джилсон.

Телохранитель вновь взмахнул дубинкой, и Конут осел на подушки, которые взбила для него дальновидная блондинка. Самым скверным было то, что сенатор держал в руках ружье. Когда его ударили в первый раз, Конут сопротивлялся, но сенатор навел на него ружье, позволяя Джилсону безнаказанно вышибать из него дух. И все это время они продолжали болтать!

– Хватит, – ласково сказал Эст Кир.

Это было в момент очередного избиения, уже пятого за шесть или семь часов, а в промежутках они допрашивали его.

– Рас-скажи нам, что ты по-нял, Ко-нут.

Дубинка научила его послушанию.

– Вы – члены организации, – покорно проговорил он, – формы жизни, следующей за человечеством. Я это понял. Вам нужно выжить, и неважно, выживем ли при этом мы. Благодаря своим телепатическим способностям вы можете подталкивать к самоубийству тех, кто обладает вашей силой в скрытой форме.

– В пресе-ченной фор-ме, – поправил Эст Кир, пока Конут делал очередную попытку выпрямиться после удара.

Он откашлялся и увидел кровь на тыльной стороне ладони. Но сказал только:

– В искусственно пресеченной форме. Как я.

– Пресечение мутаций, – удовлетворенно заметил сенатор, – то есть безуспешных попыток природы создать нам подобных.

– Да-да. Безуспешные попытки, пресечение мутаций. Это мой случай, – Конут повторял, как попугай. – И вы можете предотвратить многое, если можете угробить талант, если можете добраться до мозга его носителя, когда он находится между бодрствованием и сном.